В зените [Приглашение в зенит] - Георгий Гуревич

— Слушай, чужак, покажи мне твоё копьё, — попросил он. — Я сам кузнец из кузнецов, тысячи лезвий вышло из-под моего молота, но такого, чтобы разрубало лфэ на лету, я не видал никогда.

— Дай подумать, — ответил за меня кибер. Такую я изобрёл уловку, чтобы оправдать паузу перед ответом. “Дай подумать”, — пискнул кибер, а я продиктовал гипномаске: “Обычное копьё покажи”.

— Обыкновенное, — сказал кузнец разочарованно. — В чем же хитрость? С виду ты не великан, копьё как у всех.

Как объяснить ему принцип лазера? И надо ли объяснять?

— Все дело в обработке, — сказал я.

— Слово надо знать волшебное, заговорную молитву, — вмешался Жрец, услышавший наш разговор.

Кузнец, недовольно оглянувшись, понизил голос:

— Откровенно говоря, чужак, не помогают в нашем кузнечном деле заговорные слова. Есть секреты в шихте, есть секреты дутья, и секреты ковки, и секреты закалки. Полжизни отдал бы я, чужак, за секреты твоих мастеров.

— Дай подумаю, — пробормотал кибер. А я добавил:

— И жизни не хватит. И трех твоих жизней не хватит.

— А страна твоя далеко? Дорогу я одолею?

— Дай подумаю. Нет, не одолеешь, Кузнец. Хоть и молодой ты, а жизни твоей не хватит.

— Странные слова говоришь ты, Долгодумающий. Почему же я не одолею, если ты одолел?

Но тут разговор изменил направление. Рыжий боец и его товарищ (Хитрецом я его назвал мысленно) шумно требовали ещё хмельной лавы за счёт отца спасённой девушки, самого робкого, самого тщедушного и самого отуманенного из всех огнеупорных.

— А велика ли мне радость от этого спасения? — мямлил Отец (для слушателей мямлил, для меня тараторил). — Всю истерзал проклятый лфэ, калекой сделал на всю жизнь. Кто её замуж возьмёт такую, в шрамах? Уж лучше бы бог прибрал её сразу, чем оставил родителям обузой, младшим братьям-сёстрам объедалой. Ведь порции-то на неё господин не выделит.

Тут все встрепенулись.

— Да уж, господин своего не упустит. Зачем ему больная? Здоровую взял бы в охотку.

— Наших девок берет. Нашу силушку выматывает. А стариков на свалку.

— В вашей стороне, чужак, господа такие же?

— Слова не скажи поперёк. Тут же кнутом.

— Будто нам не больно. Будто мы не живые.

— Его бог сильнее наших богов, — разъяснил Жрец. — Уж как мы молились, какие жертвы возжигали. Все напрасно. Всех нас повязали, забрали в плен. Тут ничего не поделаешь. Рок. Воля богов.

— Боги оплошали, а нам терпеть.

И тут я не выдержал, презрел наставления астродипломатии. Впервые я вплотную столкнулся с тем, что никак не мог понять на уроках земной истории — с удивительным и возмутительным долготерпением угнетённых: рабов, крепостных, фабричных. Почему терпят, почему подчиняются безропотно? Из трусости?

— Так ушли бы куда глаза глядят, — сказал я. — Кругом простор. Разве найдут вас в пустыне?

Я ожидал, что мне скажут робко: “У господ сила, у них стража, догонят, вернут”. Ожидал, что сошлются на лфэ, приготовился спорить, стыдить их. Позор: их унижают, бьют, а они терпят, только языком болтают, жмутся к своим норам. По привычке, что ли? О, эта подлая инерция, покорная леность мысли! Терпеть легче, чем подумать, тысяча шагов в затылок предкам предпочтительнее одного самостоятельного шага в сторонку.

Отец мне ответил, самый робкий и приземлённый:

— Уйти в пустыню можно. Что есть и пить в пустыне? У меня девять душ, все рты разевают. Тут хотя бы впроголодь, хотя бы половина выживет. А уйдёшь в пустыню, похоронишь всех девятерых.

Вот что держит их в рабстве — кормёжка! Про еду забыл я, уроженец мира всесильной техники, эпохи многих тысяч профессий. Упустил из виду, что в Огнеупории известен один-единственный способ добычи пищи? земледелие на откосах, освещённых лавой. Желудок держит в рабстве прочнее цепей и плетей.

— Могила страшнее кнута, — вздохнул Отец.

— Но вас больше, вы сила, — настаивал я. — У них копья, и у вас копья. — И рассказал наш земной исторический анекдот про римских сенаторов, которые побоялись дать рабам особую одежду… чтобы рабы не увидели, как их много в Риме.

Слова упали на благодатную почву. Ражий боец схватился за оружие. Певец крикнул:

— Да здравствует священный бунт!

— А ты со своим копьём поможешь нам, Медлительный? — спросил Кузнец.

— Дай подумать. — Вот именно, надо подумать. Устав астродипломатии категорически запрещает космонавту принимать участие во внутрипланетных войнах, как бы очевидна ни представлялась справедливость одной стороны. Нельзя оставлять воспоминание, что ты, небесный гость, приносил с собой смерть, погубил сто или тысячу местных уроженцев. Авторитет астродипломата не должен строиться на страхе. “Подумать дай!”

Но думать было некогда. Вдруг Кузнец толкнул меня что есть силы. Падая со своей тумбы, я увидел толпу солдат, ворвавшихся в двери, и успел скомандовать гипномаске: “Я пол, я рыхлый песок со следами тумб и ногоподушек”. Гипномаска сделала меня невидимкой, позволила отползти, потом перебраться на полки с кружками. “Я стена, я темно-серый шероховатый базальт с чёрными крапинками”.

Видимо, Жрец предал нас — апологет покорности и надежд на потусторонние силы. Видя, что боги господина медлят, он призвал стражу. Оттеснив толпу в один угол, воины в блестящих шлемах вроде пожарных касок бегали по залу, крича:

— Где он, где вонючий чужак в клетчатых заплатах? Сейчас мы проткнём его тухлое пузо. — Напрасная похвальба. Они меня не видели, а если бы и увидели, всё равно не пробили бы стеклоэластик. Потом я услышал:

— Всех забрать в подвал! — Офицер, доказывая своё усердие, решил арестовать побольше, хотя бы и невиновных, поскольку главный подстрекатель ускользнул. Я так и представил себе, как он докладывает “господину”: “Бунт подавлен в зародыше, бунтовщики схвачены, а колдун вынужден был провалиться сквозь землю”.

Для меня, Медлительного, все совершалось мгновенно в этом пылком мире. Едва я услышал слова кибера о подвале, глядь, зал опустел. Только опрокинутые ступы и битые кружки напоминали о происшествии. Да у дверей колесом каталась огневичка, причитая: “Убьют моего желанного, отсекут кудрявую головушку”.

Из причитаний я понял ещё, что рабовладельцы обычно не медлят с казнями, совершают их в ближайший же день, завтра по их счёту, а по моему — часа через полтора.

Дай подумать!

Заварил я кашу, теперь расхлёбывать надо.

Конечно, не надо преувеличивать мою роль, считать, что я один виноват. Бунтовщики идут за подстрекателем, когда им самим невмоготу. От хорошей жизни никто не бунтует. Но всё-таки и я вложил свою лепту, сказал слова против терпения, поселил надежду на помощь моего лазера. И вот результат — их казнят завтра. Хочешь не хочешь, надо действовать.